Певец во стане русских воинов: Стихотворения. Балл - Страница 80

К оглавлению

И нелюдим, и грустен становился;

Я чувствовал, что я ни хил, ни бодр,

Ни стар, ни молод, но что жизнь моя

Железно-мертвую приобрела

Несокрушимость; самому себе,

Среди моих живых детей, и внуков,

И правнуков, казался я надгробным

Камнем, меж их могил стоящим камнем:

И лица их имели страшный цвет

Объятых тленьем трупов. Все уж дети

И все уж внуки были взяты смертью;

И правнуков с невыразимым горем

И бешенством я начал хоронить…

Тем временем час от часу душнее

В Ерусалиме становилось. Зная,

Что будет, все Иисуса Назорея

Избранники покинули убивший

Учителя их город и ушли

За Иордан. И все, и все сбывалось,

Что предсказал он: Палестина вся

Горела бунтом; легионы Рима

Терзали области ее; и скоро

Приблизился к Ерусалиму час

Его судьбы; то время наступило,

Когда, как он пророчил, «благо будет

Сошедшим в гроб, и горе матерям

С младенцами грудными, горе старцам

И юношам, живущим в граде, горе

Из града не ушедшим в горы девам».

Веспасианов сын извне пути

Из града все загородил, вогнав

Туда насильно мор и голод;

Внутри господствовали буйство, бунт,

Усобица, безвластъе, безначалье.

Владычество разбойников, извне

Прикликанных своими на своих.

Вдруг три осады: храма от пришельных

Грабителей, грабителей от града, града

От легионов Тита… Всюду бой;

Первосвященников убийство в храме:

На улицах нестройный крик от страха,

От голода, от муки передсмертной,

От яростной борьбы за кус согнившей

Еды, рев мятежа, разврата песни,

Бесстыдных оргий хохот, стон голодных

Младенцев, матерей тяжелый вой…

И в высоте над этой бездной днем

Безоблачно пылающее небо,

Зловонную заразу вызывая

Из трупов, в граде и вне града

Разбросанных; в ночи ж, как божий меч,

Звезда беды, своим хвостом всю твердь

Разрезавшая пополам. Ерусалиму

Пророча гибель… И погибнуть весь

Израиль обречен был; отовсюду

Сведенный светлым праздником пасхальным

В Ерусалим, народ был разом предан

На истребленье мстительному Риму.

И все истреблены: убийством, гладом,

В когтях зверей, прибитые к крестам,

В цепях, в изгнанье, в рабстве на чужбине.

Погиб господний град – и от созданья

Мир не видал погибели подобной.

О, страшно он боролся с смертным часом!

Когда в него, все стены проломив,

Ворвался враг и бросился на храм, —

Народ, в его толпу, из-за ограды

Исторгшись, врезался и, с ней сцепившись,

Вслед за собой ее вовлек в средину

Ограды. Бой ужасный, грудь на грудь,

Тут начался; и, наконец, спасаясь,

Вкруг скинии, во внутренней ограде

Столпились мы, отчаянный, последний

Израиля остаток… Тут увидел

Я несказанное: под святотатной

Рукою скиния открылась, стало

Нам видимо невиданное оку

Дотоль – ковчег завета… В этот миг

Храм запылал, и в скинию пожар

Ворвался… Мы, весь гибнущий Израиль,

И с нами нас губящий враг в единый

Слилися крик, одни завыв от горя,

А те заликовав от торжества

Победы… Вся гора слилася в пламя,

И посреди его, как длинный, гору

Обвивший змей, чернело войско Рима.

И в этот миг все для меня исчезло.

Раздавленный обрушившимся храмом,

Я пал, почувствовав, как череп мой

И кости все мои вдруг сокрушились.

Беспамятство мной овладело… Долго ль

Продлилося оно – не знаю. Я

Пришел в себя, пробившись сквозь какой-то

Невыразимый сон, в котором все

В одно смешалося страданье. Боль

От раздробленья всех костей, и бремя

Меня давивших камней, и дыханья

Запертого тоска, и жар болезни,

И нестерпимая работа жизни,

Развалины разрушенного тела

Восстановляющей при страшной муке

И голода и жажды – это все

Я совокупно вытерпел в каком-то

Смятенном, судорожном сне, без мысли,

Без памяти и без забвенья, с чувством

Неконченного бытия, которым,

Как тяжкой грезой, вся душа

Была задавлена и трепетала

Всем трепетом отчаянным, какой

Насквозь пронзает заживо зарытых

В могилу. Но меня моя могила

Не удержала; я из-под обломков,

Меня погребших, вышел снова жив

И невредим; разбив меня насмерть,

Меня, ожившего, они извергли,

Как скверну, из своей громады.

Очнувшись, в первый миг я не постигнул,

Где я. Передо мною подымались

Вершины горные; меж них лежали

Долины, и все они покрыты были

Обломками, как будто бы то место

Град каменный, обрушившися с неба,

Незапно завалил: и там нигде

Не зрелося живого человека —

То был Ерусалим!.. Спокойно солнце

Садилось, и его прощальный блеск,

На высоте Голгофы угасая,

Оттуда мне блеснул в глаза – и я,

Ее увидя, весь затрепетал.

Из этой повсеместной тишины,

Из этой бездны разрушенья снова

Послышалося мне: «Ты будешь жить,

Пока я не приду». Тут в первый раз

Постигнул я вполне свою судьбину.

Я буду жить! я буду жить, пока

Он не придет!.. Как жить?.. Кто он? Когда

Придет?.. И все грядущее мое

Мне выразилось вдруг в остове этом

Погибшего Ерусалима: там

На камне камня не осталось; там

Мое минувшее исчезло все;

Все, жившее со мной, убито; там

Ничто уж для меня не оживет

И не родится; жизнь моя вся будет,

Как этот мертвый труп Ерусалима,

И жизнь без смерти. Я в бешенстве завыл

И бешеное произнес на все

Проклятие. Без отзыва мой голос

Раздался глухо над громадой камней,

И все утихло… В этот миг звезда

Вечерняя над высотой Голгофы

Взошла на небо… и невольно,

Сколь мой ни бешенствовал дух, в ее

Сиянье тайную отрады каплю